Лишь одна Звезда. Том 1 - Роман Суржиков

Жизнь послушниц протекала в пещерах нижнего круга – то есть таких, которые не сообщаются напрямую с поверхностью. Первый год в монастыре послушницам не полагалось видеть солнечных лучей: считалось, что, не тревожимые светом, они быстрей и легче привыкнут к подобающему образу мысли. Послушницы спали в одиночных кельях, работали парами, для трапез и молитв собирались все вместе – их было тридцать восемь. Болтовня не приветствовалась: пять слов в сутки, не более. Нарушительница теряла ужин, а затем – дневную свечу. Девушке приходилось провести день в кромешной тьме, и поначалу это казалось особенно страшным. Потом, по прошествии месяцев, послушницы свыкались с могильным мраком, но и страсть к праздной болтовне пропадала без следа. Наказание больше не страшило, но говорит – о чем?.. Зачем?.. С какого момента слова казались пустыми. Говоришь ли ты или молчишь – ничего не меняется в мире. Слишком мало мыслей, достаточно важных для того, чтобы истратить на них заветные пять слов. Нередко за день так и не находилось повода сказать хоть что-то, и перед сном Мира расходовала пять слов тем способом, который считался наилучшим:

– Благословенна будь, Праматерь Ульяна Печальная.

Жизнь в замке Уэймар представляла массу отличий.

Солнечного света имелось вдоволь. Солнце как таковое увидеть было сложно: его скрывал туман или дождевые тучи, однако же это не вечный мрак кельи! Более того: даже ночью можно повернуть рычаг и зажечь искровый фонарь прямо у изголовья кровати. Мира несколько раз делала так безо всякой нужды, просто чтобы ощутить перемену. Но после устыдилась и попросила прощенья у Праматери Ульяны.

Больше не требовалось ни думать о смерти, ни поминать ее в молитвах. Хотя теперь, непрошенная, она являлась в мыслях Миры куда чаще, чем было в обители. Девушка уже выполнила роль инструмента шантажа и больше не являла особой ценности для своих пленителей. Ульяна Печальная зорко приглядывала теперь за своей бывшей послушницей, в любой час готовая взять ее под руку и проводить на Звезду.

Передвижение по замку не ограничивалось. Мира не могла выйти за стены, но свободно прогуливалась по двору, заходила в любые помещения, не запертые и не охраняемые. За нею даже почти не следили… Порою она чувствовала затылком чей-то взгляд, порою – нет. Иногда возникал ниоткуда Инжи и заводил очередной рассказ, или Эф сталкивался с Мирой и цедил сочащееся ядом: «М-ммиледи». Иногда Мире удавалось прогуляться в полном одиночестве, никем не потревоженной. Однако она знала: люди графа больше не допустят оплошности, ее задержат еще до ворот, еще до того, как она скажет хоть слово часовому.

Теперешняя комната Миры была до неприличия больше кельи. Возможно, даже больше подземной часовни нижнего круга пещер. Аббатиса Делия сказала бы, что грешно жить в таком огромном помещении, и, вероятно, была бы права.

Пища и вовсе не шла ни в какое сравнение с монастырской. Это даже не перемена к лучшему, а просто таки небо и земля! Еда утром и днем, и даже вечером! Завтрак в постели – чашка кофе и кусок пирога, всякий день разного; ужин в кресле у камина, с книгой; обед в малой графской трапезной среди соцветья здешнего общества.

Граф Виттор выходил к обеду безукоризненно одетый и за столом разрывался между галантной заботой о жене и деланной вежливостью к Минерве. Леди Иона, к великому огорчениию мужа, ела чуть меньше, чем взрослая канарейка. «Ах, милая, ты совершенно изведешь себя!.. Умоляю, будь к себе внимательна!..» Она отвечала на это какой-нибудь своею фразочкой, малопонятной для непосвященных.

Вместе с Ионой обедал кайр из ее гвардии, никогда не говоривший ни слова, потому отчасти приятный Мире, а также служанка Джейн. Видимо, Джейн происходила из вельможного рода и служила Ионе с малых лет, потому как держалась весьма свободно. Могла шепнуть что-нибудь на ухо госпоже и вместе с нею похихикать, или прямо при всех гостях поправить прядь в прическе Ионы.

На стороне графа Виттора трапезничал Мартин Шейланд – перескакивал плотоядным взглядом от куропаток к блинам, от запеканки к фаршированной утке, от поросенка к Минерве. Облизывал губы. Был также Эф и кастелян Гарольд. Последний сидел с женою, вместе они представляли до крайности благовидную пару – настолько чинную и степенную, что Миру клонило в сон от первого взгляда в их сторону. Был и некто барон Доркастер – вассал Виттора. Приехал с семьей в гости к сюзерену и остался, кажется, навсегда. Круглолицый человечек с круглою же плешью на лбу, очень смешливый. Непременно рассказывал какой-нибудь анекдотец, и сам первым принимался хохотать, жизнерадостно похрюкивая. Две дочки барона – избалованные кривляки – обожали обезьянничать. Высматривали жертв за столом и принимались корчить рожицы: «Я буду Эф – вот такой: фу-фу-фу! Фи-фи-фи!» – «А я тогда буду сир Гарольд: уууу… ээээ… мммм-дааа…». Граф Виттор находил девочек забавными, потому все вынуждены были терпеть.

Единственным человеком в трапезной, на кого Мира охотно истратила бы пять слов, был граф Элиас Нортвуд. Теперь, оказавшись в одном с Мирой положении, этот желчный старик вызывал симпатию, даже некое чувство родства. Раз-другой она пыталась заговорить с ним, однако старый лорд расстраивался и замыкался: Мира была живым свидетельством его унижения. Да и за общим столом он появлялся редко.

Кстати, возможность поесть у себя в комнате также была переменой к лучшему. Послушницам Ульяны запрещалось выносить харчи из трапезной. Чего доброго, иная девица сбережет в холодной келье по кусочку за несколько дней, а потом устроит себе пир среди ночи. Этого не нужно…

А еще, важным отличием от монастырской жизни, у Миры теперь имелась собственная служанка.

* * *

Линдси была из тех девушек, кого мужчины называют хорошенькими. Черные волосы заплетены в длинную косу, глаза круглые и карие, носик чуть вздернутый. Она следила за собою чуть больше той меры, в какой это позволено служанке: держала ногти в чистоте, пудрила нос, румянила щечки, а однажды Мира уловила и запах духов, исходящий от Линдси. Графиня Нортвуд наказала бы служанку за этакие штуки: нечего из себя корчить барышню! Мире было все равно – лишь бы то, о чем она просит, вовремя появлялось в комнате. С этим Линдси справлялась быстро и без лишних слов. «Да, миледи», – несколько минут и: «Как вы просили, миледи». Хорошая горничная не притягивает лишнего внимания, а Линдси знала свое дело. Вот Мира и не замечала ее, тем более, что голова была занята мятежом, Нортвудами, пленом, тревогой… Впервые она всерьез присмотрелась к служанке утром пятого дня по прибытии в Уэймар.

Мира спала на каменном полу, подстелив одеяло. Три месяца в келье приучили к твердому и холодному ложу, а роскошная кровать, покрытая периной, была слишком мягкой и жаркой. Проворочавшись без сна первую ночь, Мира перебралась на пол. Однако утром она не отказывала себе в маленькой роскоши: выпить кофе, сидя в постели. Отпирала дверь, забиралась на перину, взяв с собою книгу, и тогда звала Линдси, дернув шнурок колокольчика.

– Будьте добры, кофе и сладость.

– Сию минуту, миледи.

После того, что случилось с нею в столице, Мира не любила башен и арбалетов, не терпела крашеных волос и всей душою ненавидела дом Нортвуд… однако кофе остался ее страстью. Кофе, книга и сладость даровали чувство, которое почти можно было назвать наслаждением.